Осень 80-го была совсем непохожа на нынешнюю, – по крайней мере, так я могу судить сейчас, перелистывая свои старые дневники, сохранившиеся еще со студенческих лет. Про солнце никто и не вспоминал, оно ушло задолго до официального закрытия купального сезона, и с начала августа вода лилась на нас только сверху, поэтому к сентябрю даже на самых больших улицах города стало грязно. Дни были холодными, а ночи – липкими от влаги, хмурые люди расхаживали под пасмурным небом и не узнавали друг друга при встрече, как и мне не сразу удалось узнать Ветра.

Второй четверг сентября перевалил за полдень, в университетской аудитории набралось человек сто студентов, и я был в их числе. Лекция была из тех, на которых сам профессор засыпает от своих слов, а студенты играют в морской бой, вполголоса переговариваются между собой или готовят задания по другим предметам. До перерыва я спокойно читал книгу, сейчас уже трудно вспомнить, какую именно, но было это что-то из русской классики, не то Гоголь, не то Толстой. Я специально выбрал такое место, где никто не мог мне помешать, соседей у меня не было, и голос лектора тревожил меня не сильнее, чем стук дождя в окно. Однако к моему большому удивлению, когда я вернулся в аудиторию после перерыва, одно из мест рядом оказалось занятым.

Был я тогда довольно странным юношей, боялся людей и неохотно шел с ними на контакт, зато, установив этот контакт, часто позволял себе вещи, выходящие за рамки приятельских отношений. Мое умение не запоминать человека, с которым я общался, граничило с неумением кого-либо запомнить, и через месяц свиданий я редко мог наверняка сказать, какой цвет волос носит моя девушка. Поэтому, оказавшись в компании соседа, я даже не посмотрел в его сторону. Зато он посмотрел в мою, как только я раскрыл книгу, и смотрел до тех пор, пока пристальный взгляд его не лишил меня всякой возможности думать о чужих словах и не вынудил обернуться.