Еще около года назад хотелось мне опубликовать настоящие сочинения, употребив тем самым обветшалые и становящиеся с каждым днем все желтее рукописи по прямому назначению, да и по отношению к их автору держать тетради, наполненные неустанною мыслею его, в старом комоде становилось все более неуважительно. Петра Ивановича Стрелкина я знаю уже давно, чуть не всю свою жизнь, а дружба, связывавшая нас, уходит своими корнями в далекое прошлое, коее к настоящему повествованию, а равно, и к запискам Петра Ивановича не имеет ни малейшего отношения. Итак, старинный друг мой, Петр Иванович Стрелкин, был человеком в такой же мере странным, в какой и безумно интересным, во всяком случае именно таковым находил его ваш покорный слуга. Совершенно удивительным образом сочетались в нем такие диаметральные и несопоставимые черты характера, о возможности сосуществования которых не имелось у меня даже и подозрения. Смею также предположить, что именно это удивительное свойство его характера и послужило невольно дальнейшему нашему сближению. Проживал Петр Иванович в небольшой квартире на Фонтанке, и часто прогуливался вечерами по темным аллейкам Измайловского сада, что находился в аккурат напротив его окон, а вернее сказать, единственного окна, на другом берегу реки. Именно в Измайловском саду впервые свела меня судьба с этим человеком. Он стоял спиной ко мне в своем днинном сером пальто и таком же сером берете. В правой руке он держал столь же серую трость(довольно странный атрибут для человека молодого, коим он был в те дни), которой производил непонятные движения, какие сделали бы вы, если бы вам пришло в голову пересчитать звезды на начавшем уже темнеть вечернем небе. Я дал бы тогда голову на отсечение, что именно этим и был он занят в тот момент. По усилиям,совершаемым его руками и телом, можно было судить каким недюжинным весом обладала его трость. Я подошел к нему вплотную, оказавшись практически за его спиною, и тихо, не без доли иронии, спросил: "Сколько?" - Тут он повернулся ко мне, немного пошатнувшись, и прежде, чем услышать ответ, я почувствовал довольно сильный запах спиртного. "Достаточно. На сегодня достаточно" - проговорил он, сказав это так, словно слова его относились совсем не ко мне, более того, словно он и не заметил меня вовсе. Я представился и предложил угостить его кружкою пива в трактире на Сенной площади, который облюбовал я еще несколько недель тому назад. На предложение мое он слегка покачал головой и промолвил: "Спасибо, но мне определенно на сегодня достаточно...". Однако же, последовал вместе со мной к калитке сада. Перейдя через мост, он вдруг остановился и сказал: "А пойдемте-ка лучше ко мне, я здесь недалеко, я угощу вас собственным чаем!". На вид он казался человеком замкнутым и недружелюбным, поэтому внезапная гостеприимность его, проявленная ко мне, человеку незнакомому, показалась мне довольно странной, я даже подумал было, не замышляет ли он чего. Однако же, любопытство к его персоне пересилило во мне недоверие и начавшую уже зарождаться боязнь, и я ответил положительно на его предложение, и мы свернули на набережную. Именно тогда, в самый первый день нашего знакомства довелось мне впервые побывать у него дома. Квартирка его была довольно маленькой и бедной, но пребывала в полном, исключительном, я бы сказал, порядке, совершенно не характерном для человека холостого, коим он являлся по моему мнению. Ничто не выдавало моему глазу присутствие в доме женщины. Все вещи, которых, впрочем, было не так уж и много, находились определенно на своих местах. Абсолютно в таком же состоянии находил я его квартиру всякий раз, когда бывал у него потом. Со временем, я даже стал думать, что он вовсе не живет здесь, натолько точным и одинаковым было положение всех предметов. Лишь однажды довелось мне испытать сильнейшее потрясение; зайдя как-то к нему в воскресенье утром, я обнаружил квартиру его в страшнейшем беспорядке, сказать, в хаосе. По всему полу были разбросаны книги, тряпки и прочие неизвестные мне вещи, словно несколько человек дружно искали что-то, и, ничего не найдя, от обиды разбросали все еще пуще. Да и сам хозяин, открывший мне дверь, пребывал не в лучшем состоянии тела и духа, предложив, однако, мне войти и выпить чашку кофе. Я поспешил ретироваться, не задавая лишних вопросов, заметив краем глаза на покосившемся столике четыре пустых бокала, бутылку виски и женскую губную помаду.

Чай его оказался на редкость вкусным. По утверждению Петра Ивановича, рецепт сей достался ему от его деда, Трофима Стрелкина. Незаметно мы разговорились, не припомню даже и о чем, но замечательный чай его действовал на меня сильнее, чем планируемое мною вечером пиво, все более раскрепощая меня. Внезапно я вспомнил, даже, думаю, не просто вспомнил, а понял, что именно заставило меня последовать за незнакомым человеком и даже очутиться у него дома. Отхлебнув для смелости чаю, я спросил: "А скажите, Петр Иванович, а что это вы такое вытворяли с вашей тростью вот уже час тому назад? Вы ведь, верно, считали звезды?". Он покачал головой и сказал: "Я протыкал духов...", посмотрев на меня так, что мне стало не по себе, и мурашки пробежали по моей спине. Словно загипнотизированный, не мог я отвести глаз от его взгляда. Заметив, очевидно, мою реакцию, он изменился в лице и расхохотался так зычно и раскатисто, что все мое напряжение и весь мой непонятный страх как рукой сняло, и я тоже улыбнулся так, как улыбается мальчишка, уличенный подружкой в том, что принял гусеницу за змею.

Я никогда не знал, чем занимается Петр Иванович, и чем он зарабатывает на свое достаточно бедное существование. А спросить об этом у него прямо как-то не было подходящего момента на протяжении долгих лет. Сказать по правде, у Петра Ивановича за все время моего с ним знакомства никогда не водилось денег. Всякий раз, когда речь заходила о возможности времяпровождения, связанного с материальными тратами, будь то поход в ресторан, поездка к моим друзьям в Москву или даже покупка книг, он всегда находил повод, причем, достаточно убедительный, не участвовать в этом мероприятии, или просто отделывался шуткой. Относительная скромность его существования не то, чтобы бросалась в глаза, но я чуствовал ее во всем. До последних дней свой жизни ходил он в одном и том же своем сером пальто и сером берете, опираясь на единственную трость. Состояние жилища его, хоть и излучало опрятность и чистоту, но явно не было признаком наличия мало-мальских сбережений. Однако же, отсутствие денег не мешало Петру Ивановичу расплачиваться в шикарном ресторане, где я заставал его несколько раз с дамой, которая в последствие оказалась его сестрой, во что мне, честно говоря, верится едва. Да простит мне читатель некоторую рваность и непоследовательность настоящего повествования, тем более, что оно есть всего лишь предисловие к запискам Петра Ивановича, которые, собственно, и достойны внимания. Стоит заметить, что повествование мое не более непоследовательно и нелогично, нежели сами мои воспоминания об этом человеке. Воспоминания о нем время от времени появляются и исчезают в моей голове, и я думаю, что когда-нибудь я напишу о нем более подробно, может статься, даже рассказ или повесть, дополнив тем самым его записки, которые я собрался таки предложить вниманию широкого читателя. Но врядли моему будущему эссе о нем удастся соперничать с его записками, полными иронии и грусти, тонкого юмора и изящного слога, так свойственных ему, и являющихся неотъемлемым богатством русского языка.

Смерть настигла друга моего Петра Ивановича Стрелкина наинелепейшим образом, несказанно огорошив и ошеломив тем самым (если, разумеется, можно употребить столь приземленные слова, говоря о подобном предмете) всех его близких, и в сильной мере, меня. Он утонул. Утонул он перед самыми окнами своего дома, в Фонтанке, угодив, видимо, между льдин. Я не могу даже себе представить, что заставило Петра Ивановича отступить от своих привычек, и не пойти по традиционному своему маршруту, а скоротать дорогу домой по хрупкому ноябрьскому льду. Более всего, однако, не дает мне покоя трость его, оставленная или забытая (?) им на берегу. Я нашел ее на следующее утро, воткнутой в сугроб. С момента его трагической смерти прошло уже более года, но я до сих пор никак не могу осознать, что никогда более не увижу силуэта его серого пальто в Измайловском садике, и не поговорю с ним о книгах за чашкой его замечательного чая.

Все долгие годы нашего знакомства я пребывал в полном неведении относительно настоящих записок его, и узнал об их существовании буквально за несколько дней до его смерти. Я был приглашен к нему на чашку чая, и по истечение вечера он предложил мне выразить свое мнение по поводу неких записок, завалявшихся, как он выразился, у него. Время было уже довольно позднее, и я получил у него разрешение забрать записки его с собою, чтобы иметь возможность прочесть их у себя дома в спокойной обстановке и вернуть через несколько дней вместе со своим мнением о прочитанном. Я заметил, что записки эти, равно как и мое мнение о них, имели для него достаточно большое значение, поэтому читать их я принялся с особым вниманием, стараясь не пропустить ни одной детали. О возникновении своих записок Петр Иванович особо распрастраняться не любил, однако же, я пребываю в полном убеждении, что именно он является их автором. Сам же Петр Иванович авторство свое всячески отрицал; по его словам все истории, изложенные в записках его, были увидены им где-то или услышаны от кого-то, и сам он является только посредником между читателем и реально произошедшими историями, переложив их на бумагу и придав литературную форму. В частности, сюжет "Малышни-христианки" был рассказан ему якобы его дедом Трофимом Стрелкиным, еще в детстве, рассказ "Mutuel" услышал он от своего друга Франца-Мари Портье во время своего краткого визита в Бордо, сюжет рассказа "Высь стрел", был поведан ему моей матерью (факт их давнего знакомства настолько изумил меня, что я не осмелился даже спросить у Петра Ивановича о его /знакомства/ возникновении и подробностях), а история, озаглавленная "Танцы, он и злой зритель", была рассказана Петру Ивановичу его (якобы) двоюродной сестрой Ириной Павловной Тушиной, той самой дамой, с которой видел я его несколько раз в ресторане и однажды на скамейке на Марсовом поле. Рассказ же "Гробов Щ.К." по словам Петра Ивановича, был поведан ему самим Щурой Кузьмичем Гробовым в пивной на Малой Подъяческой; пивную эту, к слову, отыскать мне так и не удалось.